Статьи: О языке Богослужения
Почему вы не понимаете речи Моей?
Потому что не можете слышать слова Моего.
Ин. 8, 43.
В наше время, как и в первые годы советской власти, вновь зазвучали голоса, призывающие заменить в православном Богослужении церковнославянский язык на язык обыденного современного разговора, дабы он был понятен всякому случайно заглянувшему в храм.
По этому поводу вспомним вопрос, с которым обратились к Иисусу Христу Его апостолы: «Для чего притчами говоришь им?» (Мф. 13, 10). «И сказал им: вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем, внешним, все бывает в притчах; так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи» (Мк. 4, 11–12). Как видим, Господь говорит, что среди пришедших Его слушать есть те, кому Он дает узнать тайны Царствия Божьего, и этих Своих верных учеников Он называет: «вы, друзья Мои» (Ин. 15, 14). И есть – внешние.
Сторонники перемены языка Богослужения обычно напоминают, что к Поместному Собору Русской Православной Церкви 1917–1918 гг. был подготовлен проект о допущении перевода Богослужения на современный русский язык. Но важно вдуматься в то, что этот проект на Соборе даже не рассматривался. И какими бы человеческими соображениями это ни объяснялось, верующему ясно, что для такой перемены не было воли Божией.
Сегодня у этой проблемы явился новый аспект, который нельзя не принять во внимание: поскольку церковнославянский язык является языком Православного Богослужения во всем славянском мире, – ныне этот факт приобретает особое общецерковное и политическое значение.
В современных условиях, когда определенные силы сознательно и умело разрушают межнациональные связи, когда народы, исторически сложившиеся как православные, подвергаются массированной обработке всевозможных сект и конфессий западного инославия и восточных демонических культов, – нельзя терять ни одной из нитей, связующих целостность Православного мира. Единый язык славянского Православия при нынешней обстановке распада прежних общественных и братских связей является, быть может, самым главным элементом связи славянской цивилизации и прочности значительной части мира Православного.
Борьба за отмену церковнославянского языка впервые начата была так называемой «обновленческой церковью», создание которой было инспирировано большевиками в противовес Православной Церкви – для церковного раскола в Православии.
Характерна формулировка в резолюции, принятой «обновленцами» на съезде Союза «Церковное возрождение» в 1924 году: «Переход на русский язык богослужения признать чрезвычайно ценным и важным приобретением культовой реформы и неуклонно проводить его, как могучее оружие раскрепощения верующей массы от могущества слов и отогнания суеверного раболепства перед формулой. Живой родной и всем общий язык один дает разумность, смысл, свежесть религиозному чувству, понижая цену и делая совсем ненужным в молитве посредника, переводчика, спеца, чародея» («Журнал Московской Патриархии». 1994. № 2. С. 80).
Как видим, здесь священник, конечно же, лучше паствы знающий Богослужение, кощунственно приравнивается к магу. И хотя авторы резолюции выступают против могущества слов, именно словесный характер их текста выдает руку редактора-безбожника, презирающего жизнь Церкви.
«Обновленцы» подняли голову во время большевистского суда над Святейшим Патриархом Тихоном, но как только Патриарха временно выпустили из-под ареста, он в короткий срок добился разрушения обновленческой церкви. Тогда это было легче сделать, чем теперь. Тогдашний верующий народ весь воспитан был Церковью – и сама перемена церковного языка на бытовой была для верующих знаком приближения антихриста.
Ныне – другое. Семьдесят пять лет воспитания вне Церкви, всеобщее атеистическое образование, внушающее с детских лет, что человек произошел от обезьяны, потеря культурных корней даже теми, кто гордо именует себя интеллектуалами (кстати, «интеллектуалы» первыми приняли атеизм и поверили, что они произошли от животных и микробов), – все это создает почву для самоуверенных требований к Церкви: «Подчинись нашему желанию и стань для нас удобной!»
Какое уж тут употребление усилий для восхищения Царствия Небесного! Подай на тарелочке – и поскорей.
А между тем, для того, чтобы понимать церковнославянский язык, особых усилий и не требуется. Он очень близок к русскому языку (языку Пушкина) и почти все в нем понять нетрудно. Если постоянно читать на славянском языке ежедневные утренние и вечерние молитвы, данные Церковью, то человек проникается языковою средой, начинает легко понимать церковные тексты, за исключением небольшого количества слов, которые можно выяснить в словаре (в некоторых молитвословах перевод таких слов дается в сносках, церковнославянские словарики периодически издаются, их можно купить в церкви).
Надо понять, что домашняя наша молитва и соборное церковное Богослужение – отнюдь не одно и то же! В храме звучат торжественные песнопения и читаемый текст насыщен высокой поэзией, которая прежде всего выражается в самом звучании слова, ритме фраз, в особой высокой музыке церковной речи.
И если бы это был действительно непонятный иностранный язык – другое дело. Но он понятен даже старушкам, добросовестно посещающим храм. И если отдельные выражения и нуждаются в замене, их нужно заменять на выражения равноценного звучания, то есть подбирать славянские же синонимы.
В основе церковнославянского языка лежит славянский перевод Библии. Вот что пишет о нем крупнейший деятель Русской Церкви (XIX в.) Святитель Московский Филарет (Дроздов):
«Особенное достоинство и важность принадлежит славянскому переводу по его происхождению. В начале своем оно не есть произведение обыкновенной учености, но плод апостольской ревности святых Кирилла и Мефодия».
Вот внутренний стержень – высокая духовность основоположников, их святость, определившая строй словесного звучания созданного ими языка. Именно созданного, поскольку, как утверждают специалисты, язык перевода Священного Писания и Богослужения, сделанный святыми Кириллом и Мефодием, не был разговорным языком какого-либо из тогдашних славянских народов. Он был отобран как литературный язык, созданный на основе разных славянских диалектов, как язык необыденного, высокого строя, специально предназначенный для переводов греческой церковной книжности. «Грамматика и лексика церковнославянского в ряде моментов отражают строй греческого языка, поэтому вряд ли можно говорить о том, что в Х веке славянское Богослужение было более понятно, чем сейчас», – пишет филолог А. Плетнева («Журнал Московской Патриархии». 1994. № 2. С. 67)*.
Этот торжественный язык соборного обращения к Богу так же отличается от обыденной нашей молитвы, как торжественная красота храмовой архитектуры отличается от стандартного параллелепипеда нашей комнаты. Если мы дальше пойдем по пути упрощенчества, то надо будет заменить священству их торжественное облачение на пиджаки и джинсы, что давно уже сделано у сектантов.
Многое в богослужебных текстах нашего времени было переработано позже эпохи святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Последняя редакция была сделана в XVIII веке. Но все эти редакции совершались на все том же церковнославянском языке, без утраты его ритмического, образного, звукового строя. Без принижения высоты звучания церковного слова.
Совершенно очевидно, что ничего равного церковным текстам наши реформаторы создать неспособны. Достаточно вслушаться в синодальный перевод Священного Писания с церковнославянского на русский, сделанный в прошлом веке людьми учеными и высококультурными. Этот перевод несравним по звучанию с языком церковного Богослужения, он и не употребляется в храме. Он удобен для нашего домашнего изучения Библии, но комнаты и квартиры, сколько бы мы в них ни молились, не являются домами Бога, ибо дом Божий – храм. Туда призывает нас колокол на соборное Богослужение. В храме присутствует Небесная Церковь, только там мы вступаем с Нею в общение – там через таинства мы ведем с Нею разговор на духовно прекрасном языке высокого строя.
Новый перевод Евангелия, который предпочитают неообновленцы, сделан частным лицом и, как вся их деятельность, не получил благословения Священноначалия Русской Православной Церкви.
Этот довольно странный перевод заслуживает особого анализа. Многое в нем точно списано с синодального, но есть изменения, которые никак нельзя назвать переводом.
В Евангелии от Матфея (гл. 5 стих 4) и в славянском, и в русском синодальном переводе одинаково сказано: «Блаженны плачущие». В неообновленческом переводе сказано: «Блаженны скорбящие». Зачем понадобилась такая подмена? Против слова «плачущие» в этом тексте не возражал ни один из выдающихся русских богословов, даже такие знатоки древних языков, как святители Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник (который перевел «Добротолюбие»).
Люди церковные очень внимательно относятся к слову, звучащему в церкви, подмена смысла здесь недопустима. Во время каждой литургии священство от имени всех молящихся просит Бога: «да избавитися нам от всякия скорби». Если скорби – это блаженство, зачем же просить от них избавления?
Но Церковь не просит избавления от плача. Напротив, сильнейшим желанием всех святых молитвенников было – стяжать плач духовный. Ибо – блаженны плачущие: слезы – баня души!
Необходимо поставить вопрос о том, кто имеет право переводить Священное Писание! Для этого мало быть филологом, надо быть еще глубоко церковнообразованным человеком. Впрочем, такой человек никогда без благословения Священноначалия и самого Патриарха за это сверхответственное дело не возьмется. Да и само решение о переводе Священного Писания не может исходить от частных лиц.
Уже в XIX веке в России говорили на том же языке, что мы сейчас. Но тогда культура языковая была неизмеримо выше той, что имеется ныне даже в так называемой интеллигентской среде. И наши лучшие церковные учители второй половины XIX века – святители и отцы Церкви Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, святой Иоанн Кронштадтский, писавшие свои творения на общепонятном гражданском русском языке, никогда и словом не обмолвились о внедрении этого языка в Богослужение.
И теперешнее стремление реформаторов снизить высоту звучания богослужебного языка – не есть ли признак интеллектуальной и духовной ограниченности этих людей? Не способных поработать Богу со смирением, не умеющих постигнуть сущностное значение слова, смысл образного звучания, психологический настрой речевого ритма – то, что народная культура всегда понимала и умела ценить.
Издревле народная культура, сформированная многими веками разумного общения людей, знала, что речь попроще возможна между равными, почтительнее – при разговоре со старшими... Что при обращении к людям высокопочитаемым – князю, государю требовалось большое внимание к своей речи и особо продуманный подбор слов, а в обращении к Богу – напряжение всех духовных сил и способностей. Этот принцип отразился и в таких духовных документах истории, какими являются архитектурные сооружения.
Именно благодаря такому строю культуры и получилось, что в любом городе самое красивое здание – храм.
История христианской Церкви знает немало попыток и активных устремлений к реформам по указаниям изменчивых веяний разных эпох, политических ситуаций, капризов и ошибок гордой светской науки. Если бы Церковь реформировалась и металась в угоду этим сменяющимся требованиям момента – она давно бы рухнула. Благословенный консерватизм Православной Церкви обеспечил ей спасительную устойчивость в веках. Опираясь на него, она выдержала и трехвековые гонения языческой власти римских императоров, и удары иконоборцев и отступников позднейшей власти, и татаро-монгольское иго, и (южные славяне) – иго турецкое, и, наконец, тягчайший гнет бесчеловечного большевистского безбожия.
И каждый раз встает Православная Церковь почти из пепла – живая! Потому что не человеческими усилиями, не человеческим собранием создана она, а Самим Иисусом Христом! Не наша она, а Его, Которого мы просим смиренно принять нас. Просим Господа через Его придверников (Ин. 10, 3), которых не мы избирали себе, а которые поставляются по воле Божией рукоположением, идущим еще от самих Апостолов Христовых. «Я создам Церковь Мою, – говорит Господь, – и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18).
Церковь создает Господь, мы же грешными побуждениями своими можем только содействовать ее расшатыванию.
Чего могут добиться нынешние новообновленцы своею реформой? Вспомним, как тяжко отразились на русской Церкви и всем состоянии русского общества даже нужные реформы патриарха Никона в XVII веке! А ненужные реформы неообновленцев с очевидностью опасны для целостности Церкви.
Да, хотелось бы, чтобы как можно больше людей пришли под спасительный покров Православной Церкви. И как хочется, чтобы этот переход был полегче, подоступнее. Но Сам Господь судил иначе, определив, что спасение наше совершится через трудности, а для иных – через подвиги и через претерпение гонений (Ин. 15, 20). Иисус Христос предупредил нас: «Входите тесными вратами; потому что широкие врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7, 13–14).
Дмитрий Мамонов, православный журнал «Благодатный огонь»
——————————————————
* В той же статье А. Плетнева, рассматривая проблему перевода богослужебных текстов на русский язык, пишет в частности следующее: «Исторически сложилось так, что русский язык вобрал в себя значительный пласт церковнославянской лексики. Современный литературный язык формировался в XVIII веке, и церковнославянизмы, вошедшие в него, употреблялись в таких литературных жанрах, как ода, похвальное слово, то есть в произведениях, написанных высоким стилем. В текстах же комедий, литературных пародий, балаганных пьес славянизмы почти не встречались. В результате русификация текста (замена славянизмов русскими синонимами) становится чертой литературной пародии. Так, например, лексика пословицы: «Устами младенца глаголет истина» – полностью церковнославянская по происхождению. Русский перевод: «Ртом ребенка говорит правда» – вызывает лишь улыбку... Значительный пласт церковнославянской лексики входит в литературный язык. При этом славянизмы составляют довольно большую часть пассивного словаря нашего современника – носителя русского языка. Так, пушкинское «Восстань, пророк, и виждь и внемли» понятно без перевода, хотя в обыденной речи такие слова и грамматические формы не употребляются. По-русски мы бы сказали: «Вставай, пророк, смотри и слушай». Тому, что пушкинский текст пока в переводе не нуждается, мы обязаны «поддержке» литургического языка. Перевод богослужения на русский язык приведет к тому, что нашим правнукам придется читать литературу XIX века в переводе или адаптированном варианте».